ОЛЛИ (множ. ч.) на Ключах своей реальности 

ОЛЛИ (множ. ч.) на Ключах своей реальности 

ОЛЛИ (множ. ч.) на Ключах своей реальности 

ОЛЛИ (множ. ч.) на Ключах своей реальности 

ОЛЛИ (множ. ч.) на Ключах своей реальности 

Свадьба

Астральная проекция/клон  тянущего за письку

Мир медленно погрузился во тьму
И серые тучи свисают с небес
Я знаю, наверно, я скоро умру
Взираю без слов на сгорающий крест

Огонь и вода, воздух, дерево, дух -
Вот пять элементов известные миру
Но прожив свою жизнь, как в аду
Нашёл шестой, порабощающий силу

Глаза потеряли огонь навсегда
И в венах не кровь, а ледяная вода
Вместо души - холодная пустота
Шестой элемент из меня сделал раба

                                            Шестой элемент (Отрывок)            
                                                  Автор: Руслан Агент

[/url]

Женщина напротив Женщины

Я в зеркало смотрюсь и в душу мне глядят
Четыре пары глаз зелёных, как волна ...
Две женщины во мне живут и говорят,
Что спорят за меня и Бог, и сатана.

Одна белее дня, прекрасней, чем рассвет,
Тонка ,хрупка, нежна и плачет много лет.
Другая же смелей, темней, сильней её ...
И держит в спину нож и острое копьё!

Всего лишь только миг... пронзит она те дни,
Когда чиста ,юна была я... погоди!
Что выберу сейчас ... Как прежде я одна ...
Я в зеркало смотрюсь ... они глядят в меня!

Две женщины во мне ...Здесь выбор не простой!
Тянусь я в вечный свет, но рядом только тьма ...
Но рядом только ложь, иллюзии и боль ...
Две женщины во мне ведут неравный бой ...

То вальс мне при свечах подарит щедрый Бог,
И хрупкая парит в объятьях его ног.
То в танго сатана прижмёт меня сильней,
И страстная сгорает в плену его идей ...

Две женщины во мне - проклятый маскарад!
Кто выиграет из них? Натянута струна...
Я в зеркало смотрюсь... Они мне говорят,
Что спорят за меня и Бог, и сатана ...

                                                    Две женщины во мне ...
                                                     Автор: Лаида Нежная

Я зеркала полюбила с самых ранних лет. Я ребёнком плакала и дрожала, заглядывая в их прозрачно - правдивую глубь. Моей любимой игрой в детстве было - ходить по комнатам или по саду, неся перед собой зеркало, глядя в его пропасть, каждым шагом переступая край, задыхаясь от ужаса и головокружения. Уже девочкой я начала всю свою комнату уставлять зеркалами, большими и маленькими, верными и чуть - чуть искажающими, отчётливыми и несколько туманными. Я привыкла целые часы, целые дни проводить среди перекрещивающихся миров; входящих один в другой, колеблющихся, исчезающих и возникающих вновь. Моей единственной страстью стало отдавать своё тело этим беззвучным далям, этим перспективам без эхо, этим отдельным вселенным, перерезывающим нашу, существующим, наперекор сознанию, в одно и то же время и в одном и том же месте с ней. Эта вывернутая действительность, отделенная от нас гладкой поверхностью стекла, почему - то недоступная осязанию, влекла меня к себе, притягивала, как бездна, как тайна.

Меня влёк к себе и призрак, всегда возникавший предо мной, когда я подходила к зеркалу, странно удваивавший моё существо. Я старалась разгадать, чем та, другая женщина отличается от меня, как может быть, что моя правая рука у неё левая, и что все пальцы этой руки перемещены, хотя именно на одном из них - моё обручальное кольцо. У меня мутились мысли, когда я пыталась вникнуть в эту загадку, разрешить её. В этом мире, где ко всему можно притронуться, где звучат голоса, жила я, действительная; в том, отражённом мире, который можно только созерцать, была она, призрачная. Она была почти как я, и совсем не я; она повторяла все мои движения, и ни одно из этих движений не совпадало с тем, что делала я. Та, другая, знала то, чего я не могла разгадать, владела тайной, навек сокрытой от моего рассудка.

Но я заметила, что у каждого зеркала есть свой отдельный мир, особенный. Поставьте на одно и то же место, одно за другим, два зеркала - и возникнут две разные вселенные. И в разных зеркалах передо мной являлись призраки разные, все похожие на меня, но никогда не тождественные друг с другом. В моём маленьком ручном зеркальце жила наивная девочка с ясными глазами, напоминавшими мне о моей ранней юности. В круглом будуарном томилась женщина, изведавшая все разнообразные сладости ласк, бесстыдная, свободная, красивая, смелая. В четыреугольной зеркальной дверце шкапа всегда вырастала фигура строгая, властная, холодная, с неумолимым взором. Я знала ещё другие мои двойники - в моём трюмо, в складном золочёном триптихе, в висячем зеркале в дубовой раме, в шейном зеркальце и во многих, во многих, хранившихся у меня. Всем существам, таящимся в них, я давала предлог и возможность проявиться. По странным условиям их мира, они должны были принимать образ того, кто становился перед стеклом, но в этой заимствованной внешности сохраняли свои личные черты.

Были миры зеркал, которые я любила; были - которые ненавидела. В некоторые я любила уходить на целые часы, теряясь в их завлекающих просторах. Других я избегала. Свои двойники втайне я не любила все. Я знала, что все они мне враждебны, уже за одно то, что принуждены облекаться в мой, ненавистный им образ. Но некоторых из зеркальных женщин я жалела, прощала им ненависть, относилась к ним почти дружески. Были такие, которых я презирала, над бессильной яростью которых любила смеяться, которых дразнила своей самостоятельностью и мучила своей властью над ними. Были, напротив, и такие, которых я боялась, которые были слишком сильны и осмеливались в свой черед смеяться надо мной, приказывали мне. От зеркал, где жили эти женщины, я спешила освободиться, в такие зеркала не смотрелась, прятала их, отдавала, даже разбивала. Но после каждого разбитого зеркала я не могла не рыдать целыми днями, сознавая, что разрушила отдельную вселенную. И укоряющие лики погубленного мира смотрели на меня укоризненно из осколков.

Зеркало, ставшее для меня роковым, я купила осенью, на какой - то распродаже. То было большое, качающееся на винтах, трюмо. Оно меня поразило необычайной ясностью изображений. Призрачная действительность в нём изменялась при малейшем наклоне стекла, но была самостоятельна и жизненна до предела. Когда я рассматривала это трюмо на аукционе, женщина, изображавшая в нём меня, смотрела в глаза мне с каким - то надменным вызовом. Я не захотела уступить ей, показать, что она испугала меня, - купила трюмо и велела поставить его у себя в будуаре. Оставшись в своей комнате одна, я тотчас подступила к новому зеркалу и вперила глаза в свою соперницу. Но она сделала то же, и, стоя друг против друга, мы стали пронизывать одна другую взглядом, как змеи. В её зрачках отражалась я, в моих - она. У меня замерло сердце и закружилась голова от этого пристального взгляда. Но усилием воли я, наконец, оторвала глаза от чужих глаз, ногой толкнула зеркало, так что оно закачалось, жалостно колыхая призрак моей соперницы, и вышла из комнаты.

С этого часа и началась наша борьба. Вечером, в первый день нашей встречи, я не осмелилась приблизиться к новому трюмо, была с мужем в театре, преувеличенно смеялась и казалась весёлой. На другой день, при ясном свете сентябрьского дня, я смело вошла в свой будуар одна и нарочно села прямо против зеркала. В то же мгновение та, другая, тоже вошла в дверь, идя мне навстречу, перешла комнату и тоже села против меня. Глаза наши встретились. Я в её глазах прочла ненависть ко мне, она в моих - к ней. Начался наш второй поединок, поединок глаз, Двух неотступных взоров, повелевающих, угрожающих, гипнотизирующих. Каждая из нас старалась завладеть волей соперницы, сломить её сопротивление, заставить её подчиняться своим хотениям. И страшно было бы со стороны увидеть двух женщин, неподвижно сидящих друг против друга, связанных магическим влиянием взора, почти теряющих сознание от психического напряжения... Вдруг меня позвали. Обаяние исчезло. Я встала, вышла.

После того поединки стали возобновляться каждый день. Я поняла, что эта авантюристка нарочно вторглась в мой дом, чтобы погубить меня и занять в нашем мире моё место.

Но отказаться от борьбы у меня недоставало сил. В этом соперничестве было какое - то скрытое упоение. В самой возможности поражения таился какой - то сладкий соблазн. Иногда я заставляла себя по целым дням не подходить к трюмо, занимала себя делами, развлечениями, - но в глубине моей души всегда таилась память о сопернице, которая терпеливо и самоуверенно ждала моего возвращения к ней. Я возвращалась, и она выступала передо мной, более торжествующая, чем прежде, пронизывала меня победным взором и приковывала меня к месту перед собой. Моё сердце останавливалось, и я, с бессильной яростью, чувствовала себя во власти этого взора ...

                                                                                     из мистического рассказа Валерия Брюсова - «В зеркале»  (Из архива психиатра)

В метро трубит тоннеля темный рог. Как вестник поезда, приходит ветерок.
Воспоминанья всполошив мои, Он только тронул волосы твои. (©️)

Зелёный.

Следующая иллюстрация выйдет при Ключах ...

При приоткрытых дверях

Плоская тень залегала овалом,
Синим мешком под глазами.
Длинною шею стелился по травам,
Камень задевши ластами.

Полосы чертит на мутном песке,
Мордой ворочая в мути,
В тёплом и вязком гребя молоке,
Толстым хвостом бьёт и крутит.

Мощное тело примяло траву,
Рыбы взметнулись – лёгкий азарт.
Острые гребни, вспоров синеву,
Шумно исчезли в бездонных низах.

Мимо проплыли ракушки цветные,
Важно качая узором.
Грузно споткнулся об волны седые,
Ластой ударил по донам.

Ящер, обтянутый серою кожей,
В водах прозрачных скользил.
Ихтиозавры сновали тревожно
В донной холодной грязи.

                                                         Древнее море
                                                    Автор: Эккираптор

________________________________________________________________________________________________

Прошлое не безопасно - оно только скрыто за лесом
взгляды, улыбки, интриги, слова в телефонные трубки -
всё в герметичный пакет запаковано хитрым Гермесом
чтоб не исчезли причины последствий - вещдоки-поступки 

Вниз увлекает тропа человека в зелёной рубашке
Корни как вздутые вены пульсируют через колёса
В шёлковом шёпоте трав, в безнадёжной  сосновой отмашке
мнится бессильный намёк на фатальность крутого откоса

...Небо проносится мимо изнанкой безмолвного мира,
мира сапфировых вод, опрокинутых кущ светозарных
Ближе, чем эти склонённые острые стебли аира
Дольше, чем тот бесконечный гремящий товарный...

                                                                  Человек в зелёной рубашке (Отрывок)
                                                                                Автор: Адвайтов Тимофей

Обнажённое очарование

Поэты переписанных эпох,
Так ярко отражённые в искусстве,
Вас в темя целовал, должно быть, бог,
Порывом послевкусий и предчувствий.

Смотрю на вас - вы бунта мастера.
Ваш непокой с прогрессом был в подспорье.
Поэт пером творит, как из ребра,
Свой лучший мир в дали от бед и горя.

Но в некий час влюблённые чтецы
На вдумчивых придворных ассамблеях
Переполняют храмы и дворцы,
Чтоб утопить вас в приторных елеях.

Чтоб вы с икон пронзали светлый путь
Идущих в рай униженных и сирых,
Которых можно просто обмануть
И быть у них в довольных командирах.

Смотрите как ужасна их судьба.
Раздавленные властным атрибутом
Они превозносили роль раба
И вечность расчленяли по минутам.

                                                     Поэты и фашизм (Отрывок)
                                                      Автор: Андрей Кондаков

— Вы позволите, синьорина? — произнёс тогда Колли, протягивая руку к свёрнутому в трубку листу, который лежал на диване возле девушки. — Мне не терпится взглянуть на ваш рисунок. Когда я его посмотрю...
— О, ради Бога, только не думайте, что это что–нибудь необыкновенное! — пролепетала синьорина Консальви, дрожащими руками разворачивая рисунок. — Я едва умею держать карандаш в руках... Я сделала лишь набросок, всего несколько штрихов, только чтобы передать свою мысль... вот...
— Она одетая?! — внезапно закричал Чиро Колли, как будто его неожиданно ударили, пока он рассматривал рисунок.
— То есть как... одетая? — с тревогой спросила оробевшая девушка.
— Нет уж, простите! — с жаром продолжал Колли. — Вы изобразили Жизнь в сорочке... ну, скажем, в тунике! Нет, нет, она должна быть обнажённой, обнажённой, обнажённой! Жизнь непременно должна быть обнажённой, милая барышня. Так–то!
— Простите, — прошептала, опустив глаза, синьорина Консальви. — Прошу вас, вглядитесь получше.

— Да я вижу, я все вижу, — отвечал с ещё большим жаром Чиро Колли. — Вы хотели изобразить самое себя, нарисовать свой портрет; но позвольте уж нам считать, что вы куда более прекрасны. А ведь это будет не только надгробный памятник, но и памятник искусства! Фигура эта, с вашего позволения, должна изображать Жизнь, которая вступает в брачный союз со Смертью. Коль скоро скелет в одежде, то Жизнь непременно должна быть обнажённой, нужно ли это долго объяснять? Да, совершенно обнажённой и прекрасной, любезная барышня, чтобы служить контрастом этому закутанному в саван мертвецу! Обнажённой, не так ли, Польяни? Обнажённой, не правда ли, синьора? Совершенно обнажённой, понимаете, синьорина? Я бы сказал, обнажённейшей. С головы до пят! Поверьте, иначе это будет походить на сцену в лазарете: он — в простыне, она — в халате... Ведь мы же создаём скульптуру, из этого и только из этого следует исходить!
— Нет, нет, извините меня, — проговорила синьорина Консальви, вставая одновременно с матерью. — С точки зрения искусства ваши доводы, очевидно, вполне убедительны, не спорю! Но то, что я хочу выразить, можно выразить только так, как я задумала. И если вы будете настаивать, мне придётся отказаться...
— Но почему, простите? Почему вы усматриваете в этой скульптуре саму себя, а не символ, не аллегорию, скажите на милость? Ведь то, что эта девушка красива, ещё не значит, простите...

А синьорина Консальви в ответ:

— И вовсе не красива, я знаю; но я хочу, чтобы это был не символ, а я, я сама, моя судьба, мои чувства, иначе я не могу. А затем подумайте и о том месте, где должен стоять памятник... Одним словом, я не могу согласиться.

Чиро Колли развёл руками и втянул голову в плечи.

— Предрассудки, — пробурчал он.
— Или скорее чувства, которые следует уважать, — поправила его девушка с мягкой, печальной улыбкой.

Наконец порешили, что оба скульптора условятся обо всём с комендаторе Сералли, после чего синьора Консальви и её дочь откланялись.

Когда они ушли, Чиро Колли повернулся на каблуках и, потирая руки, пропел: «Тра–ля–ра–ле–ро, тра–ля–ра–ле–ра!»

Неделю спустя Костантино Польяни направился к синьорине Консальви, чтобы пригласить её в студию, где он сможет сделать набросок её головы.

От комендаторе Сералли, близкого друга синьоры Консальви, он узнал, что Сорини, который прожил ещё три дня после несчастного случая на охоте, оставил невесте все свое весьма значительное состояние, унаследованное им от отца; вот почему и было решено воздвигнуть ему надгробный памятник, не считаясь ни с какими затратами.

Синьор Сералли пожаловался, что от всех забот, неприятностей и огорчений, которые обрушились на него из–за этого несчастного случая, он совершенно épuisé (Изнемогает (фр.).) и, надо сказать, что по натуре синьорина Консальви несколько emporté voilà (Здесь: увлекающаяся (фр.).), что усугубляет все эти огорчения, заботы и неприятности; слов нет, она, бедняжка, заслуживает всяческого сочувствия, но иной раз, прости Господи, может показаться, что ей даже нравится преувеличивать свои страдания. О, никто не спорит, это был ужасный choc (Удар (фр.).), поистине гром среди ясного неба! А какой он был чудесный человек, этот бедный Сорини! И какой красавец! А уж до чего влюблён в неё был!.. Он, конечно же, сделал бы её счастливой, эту славную девушку. Быть может, потому, он и умер...

Выходило, что Сорини был таким хорошим человеком и даже безвременно скончался лишь для того, чтобы досадить почтенному комендаторе Сералли...

И подумать только, синьорина Консальви не пожелала расстаться с домом, который её жених успел заботливо обставить, предусмотрев всё до мелочей. Прелестное гнёздышко, как выразился комендаторе Сералли, un joli rêve de luxe et de bien–être (Красивая мечта, сотканная из роскоши и комфорта (фр.).). Она приказала перевезти туда своё богатое приданое и проводила там большую часть дня; она не плакала, о нет! Но она терзала себя, предаваясь мечтам о своей брачной жизни, которая роковым образом оборвалась, даже ещё не начавшись.

Польяни действительно не застал дома синьорину Консальви. Горничная дала ему адрес её нового жилища на улице Порта Пинчана. По дороге Костантино Польяни размышлял о том мучительном и горьком наслаждении, какое несчастная невеста, ставшая вдовой ещё до свадьбы, должно быть, испытывает теперь, предаваясь — увы, неосуществимым! — мечтам о той жизни, в которой ей отказала судьба.

Эта новая мебель, выбранная с таким заботливым вниманием женихом и невестой и столь любовно расставленная в доме, который через несколько дней должен был принять своих молодых хозяев, — как много радостей сулила она им!

Заприте свою мечту в изящный ларец, а потом откройте его: вы испытаете при этом разочарование. Но тут этого не случилось: все предметы обстановки хранили, вместе со сладостными грёзами, и мечты, и обещания, и надежды. И какими, должно быть, жестокими казались несчастной невесте эти немые призывы обступивших её вещей!

— И это в такой день, как сегодня, — вздохнул Костантино Польяни.

В самом деле, в свежем, прозрачном воздухе уже ощущалось дыхание близкой весны; первое солнечное тепло пьянило душу.

О чём грезит, чем терзается в своём новом доме, чьи окна распахнуты навстречу этому весеннему солнцу, бедная синьорина Консальви? Как знать?

                                                                      из произведения Луиджи Пиранделло -  «Новеллы». Глава «Обнажённая жизнь» (Отрывок)

Пока есть время на разговор

Свинцовая туча ползёт кашалотом
Ползёт, пузом небо закрыв
И молнии копит, и ищет кого-то
Чтоб выплеснуть, волком завыв

Всё то, что она за неделю скопила.
Грузна, тяжела и грозна.
Гуляла, жирела, по небу ходила
К земле проседая. Хмурна-а-а.

И вот переполнен гигант сизо - тёмный
Кипящий бугристый котёл
А путник в дороге идёт обречённый
Идёт, хищной пасти на стол.

И туча взорвалась, и треснуло небо
И взвыли аллеи вьюном
А путник… Он словно бы вовсе и не был
Снесло. Раздавило. Бревном

А туча лютует и рвёт остальное
Нависнув, давя и плюясь
Искристыми стрелами в тело земное
И острым дождем разродясь.

                                                            Свинцовая туча (Отрывок)
                                                          Автор: Александр Чеберяк

Наконец Валентин Сергеевич подошёл к нему, предложил сыграть в шахматы. «А то меня почему-то все стали побаиваться…» – сказал он, как бы смущаясь. Данилов сел с ним за стол и скоро понял, что игрок Валентин Сергеевич – сильный. Данилов даже засомневался: играть ли ему против Валентина Сергеевича в силу домового или взять разрядом выше.

И всё же он решил играть в силу домового, посчитав, что иначе они с Валентином Сергеевичем будут не на равных. Но ходов через десять Данилов понял, что Валентин Сергеевич может выступать и лигой выше. Данилов поднял голову и посмотрел на соперника внимательно. Стеклышки пенсне Валентина Сергеевича излучали удивительный зеленоватый свет, отчего в голове у Данилова начиналось выпадение мыслей.

«Ах вот ты как! – подумал он. – Да тебе эдак против Фишера играть… А я вот против твоих световых фокусов включу контр систему…» Он включил контр систему и двинул белопольного слона вперёд.

Раздался электрический треск. Валентин Сергеевич запрыгал на стуле, ладонями застучал по краю стола, и Данилов понял, что поставит мат ястребу останкинских шахматных досок на тридцать шестом ходу.

– Здесь принято играть в силу домовых, – сказал Данилов. – Нарушение вами правил может быть превратно истолковано.
– Вы… вы! – нервно заговорил Валентин Сергеевич. – Вы только и можете играть в шахматы и на альте. Да и то оттого, что купили за три тысячи хороший инструмент Альбани. С плохим инструментом вас бы из театра-то выгнали!.. А на виоль д’амур (*) хотите играть, да у вас не выходит!..

Данилов улыбнулся. Всё-таки вывел Валентина Сергеевича из себя. Но тут же и нахмурился. Какая наглость со стороны Валентина Сергеевича хоть бы и мизинцем касаться запретных для него людских дел!

– Что вы понимаете в виоль д’амур! – сказал Данилов. – И не можете вы говорить о том, чего вы не знаете и о чём не имеете права говорить.
– Значит, имею! – взвизгнул Валентин Сергеевич.

Он тут же обернулся, но домовые давно уже забились в углы невеселой нынче залы, давая понять, что они и знать не знают о беседе Данилова и Валентина Сергеевича.

– Вы нервничаете, – сказал Данилов. – Так вы получите мат раньше, чем заслуживаете по игре.

Он и сам сидел злой. «Стало быть, только из-за хорошего инструмента меня и держат при музыке, думал, и виоль д’амур, стало быть, меня не слушается, ах ты, негодяй!» Но на вид был спокойный.

– Значит, вы сочувствующий Георгию Николаевичу, – сказал Данилов, забирая белую пешку.
– Не угадали, Владимир Алексеевич! – рассмеялся Валентин Сергеевич. – Известно, что вы легкомысленный, но уж тут-то могли бы понять… Что нам с вами Георгий Николаевич? Он – правильный домовой. Но он мелочь, так, тьфу! Заболел, ну и пусть болеет. Из-за другого к вам интерес! Если это можно назвать интересом…
– А вы-то что суетитесь?
– Я давно о вас слышал. Раздражаете вы меня. Мучаете. Невысокий вы рангом, да и незаконный родом, а позволяете себе такое… Я о вас слушал и чуть ли не плакал. «Да и есть ли порядок?» – думал.
– Ну и как, есть?
–  Есть, Владимир Алексеевич, есть! Вот он!

И тут Валентин Сергеевич чуть ли не к лицу Данилова поднёс руку, разжал пальцы, и на его ладони Данилов увидел прямоугольник лаковой бумаги, похожий на визитную карточку, с маленькими, но красивыми словами, отпечатанными типографским способом. Прямоугольник был повесткой, и Данилов её взял.

– Прямо как пираты, – сказал Данилов. – Ещё бы нарисовали череп с костями, и была бы чёрная метка.
– Не в последний ли раз вы смеетесь?
– А вы что, карателем, что ли, сюда прибыли?
– Нет, – словно бы испугавшись чего-то, быстро сказал Валентин Сергеевич. – Я – курьер.
– Вот и знайте свое место, – сказал Данилов.
– Какой вы высокомерный! – снова взвизгнул Валентин Сергеевич. – Я личность, может, и маленькая, но я при исполнении служебных обязанностей, да и вам ли нынче кому-либо дерзить! Вам ведь назначено время «Ч»!

Багровыми знаками проступило на лаковом прямоугольнике объявление времени «Ч», и Данилову, как он ни храбрился, стало не по себе. «Но, наверное, это не сегодня, и не завтра, и даже не через месяц!» – успокаивал он себя, глядя на повестку. Однако не было в нём уже прежней беспечности.

– Ваш ход, – сказал Валентин Сергеевич.
– Да, да, – спохватился Данилов.

Он поглядел на доску и увидел, что у Валентина Сергеевича слева появилась ладья, какую он, Данилов, семью ходами раньше взял. Он взглянул на записи ходов и там обнаружил собственным его почерком сделанную запись хода, совершенно не имевшего места в действительности, но оставлявшего ладью белых на доске.

Данилов забыл о повестке, стерпеть такое жульничество он не мог! Испепелить он готов был этого ловкача, осмелевшего от служебной удачи!

Но тут Данилов на мгновение вспомнил о пожаре в Планерской и эпидемии гриппа, подумал, что Валентин Сергеевич, может быть, нарочно вызывает его на скандал, и употребил по отношению к чувствам власть. Не то вдоль Аргуновской улицы тянулись бы теперь чёрные и пустые места с обугленными пнями. Лукавая мысль явилась к Данилову.

«А дай-ка я ему ещё и слона отдам, просто так, – решил он, – а там посмотрим…» Валентин Сергеевич схватил с жадностью подставленного ему слона, как троллейбусная касса медную монету. Но тут же он спохватился, поглядел на Данилова растерянно и жалко, захлопал ресницами, крашенными фосфорическими смесями:

– Вы совсем меня не боитесь, да? Вы меня презираете? Зачем вы опять мучаете-то меня?!

«Что это он? – удивился Данилов. – Нет у меня никакой плодотворной эндшпильной идеи, слона я отдаю ни за что».

– Не выигрывайте у меня! – взмолился Валентин Сергеевич. – Не губите, батюшка! Я ведь вернуться не смогу! Я на колени перед вами встану! Помилуйте сироту!

Данилову стало жалко Валентина Сергеевича. Он сказал:

– Ну хорошо. Принимаю ваше предложение ничьей!
– Батюшка! Благодетель! – бросился к нему Валентин Сергеевич, руки хотел целовать, но Данилов, поморщившись брезгливо, отступил назад.

Валентин Сергеевич выпрямился, отлетел вдруг в центр залы, захохотал жутким концертным басом, перстом, словно платиновым, нацелился в худую грудь Данилова и прогремел ужасно, раскалывая пивные кружки, запертые на ночь в соседнем заведении на улице Королёва:

– Жди своего часа!

Он превратился в нечто дымное и огненное, с треском врезавшееся в стену, и исчез, опять оставив двадцать первый дом без присмотра. Домовые ещё долго тёрли глаза, видно, натура Валентина Сергеевича при переходе из одного физического состояния в другое испускала слезоточивый газ.

«Ну и вкус у него! – думал Данилов, глядя на опалённые обои. – И чего он так испугался жертвы слона? Странно… А ведь бас-то этот кажется мне знакомым…»

Он опять ощутил на ладони лаковый прямоугольник повестки. И опять проступили багровые знаки. «Скверная история», – вздохнул Данилов. Хуже и придумать было нельзя…

4

Данилов набрал высоту, отстегнул ремни и закурил.

Курил он в редких случаях. Нынешний случай был самый редкий.

Под ним, подчиняясь вращению Земли, плыло Останкино, и серая башня, похожая на шампур с тремя ломтиками шашлыка, утончаясь от напряжения, тянулась к Данилову.

Данилов лежал в воздушных струях, как в гамаке, положив ногу на ногу и закинув за голову руки. Ни о чем не хотел он теперь думать, просто курил, закрыв глаза, и ждал, когда с северо - запада, со свинцовых небес Лапландии, подойдёт к нему тяжёлая снежная туча.

В Москве было тепло, мальчишки липкими снежками выводили из себя барышень-ровесниц, переросших их на голову, колеса трамваев выбрызгивали из стальных желобов бурую воду, крики протеста звучали вослед нахалам таксистам, обдававшим мокрой грязью публику из очередей за галстуками и зелёным горошком. Однако, по предположениям Темиртауской метеостанции в Горной Шории, именно сегодня над Москвой тёплые потоки воздуха должны были столкнуться с потоками студёными. Не исключалась при этом и возможность зимней грозы.

Данилов потому и облюбовал Останкино, что оно испокон веков было самым грозовым местом в Москве, а теперь ещё и обзавелось башней, полюбившейся молниям. Он знал, что и сегодня столкновение стихий произойдёт над Останкином. От нетерпения Данилов чуть было не притянул к себе лапландскую тучу, но сдержал себя и оставил тучу в покое.

Она текла к нему своим ходом.

                                                                                                            из романа Владимира Викторовича Орлова - «Альтист Данилов»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) виоль д’амур - Виоль д’амур (франц. viole d’amoure — «виола любви») — струнный смычковый инструмент виольного семейства.
При игре располагается как скрипка или альт, смычок держат «скрипичным» способом — захватом сверху.
Для виоль д’амура характерно наличие:
— массивной колковой коробки с 12–14 колками, увенчивающейся резной головкой (часто в виде головы Амура);
— резонаторных отверстий — двух парных в виде язычков пламени и одного в виде розетки, расположенного под грифом.
Имеет 7 (реже 6) основных струн и столько же тонких металлических резонансных струн, натянутых под основными.

Паучок на голову мне скок,
Грудничок на ручках спит.
Ой да растёт сынок,
Берёзков да ёлок росток.
Ой да сготовлю пирожок,
Ой да выручу пятачок.
Да пойду на запад, на восток,
Куда дует летний ветерок.
Да услышу милый голосок.
Буду возвращаться, да весело смеяться.
Будет улыбаться крохотный цветок.
А я буду молодеть, да забавны песни петь.
Буду дома сидеть, да с птицами лесами, полями лететь.
Буду сына растить, буду с милым жить.
Буду рада, всегда буду ждать я утра,
А пока ночь поздняя и морозная.

                                                           «Паучок на голову мне скок»
                                                                 Автор: Олег Калякин

Лофт

       При составлении иллюстрации жилищные условия кошек не пострадали ))

Для маскировки цвета есть румяна,
Для маскировки запаха – духи,
Для маскировки вкуса – перец пряный,
Для маскировки нежности – стихи.

                                                              Для маскировки
                                                       Автор: Виктор Панько

Когда кенгуру и собака были людьми, повстречались они как-то на лесной тропе.

— Ты куда идёшь, пес? — спросил кенгуру.
— Иду на охоту, — ответил пёс.
— Я бы тоже пошёл с тобой, — сказал кенгуру.
— Ладно, — сказал пёс. — Пойдём со мной и будь мне другом.

Они собрали свои копья и воммеры (*), и кенгуру спросил:

— Куда же мы пойдём?
— Да вон туда! — И пёс повёл кенгуру в горы.

Вскоре они подошли к речке. Берега у речки были глинистые. Там была и коричневая глина, и красная, и белая. Они накопали копьями разноцветной глины и сложили её холмиками возле себя.

— Попробуй разрисовать меня, — попросил пёс кенгуру. — Разрисуй меня так, чтобы я стал похож на собаку.
— Ладно, — сказал кенгуру. — Я разрисую тебя так, что ты станешь похож на собаку.
— Ты сначала раскрась меня коричневой глиной, — сказал пёс. — Попробуй превратить меня в собаку.

Кенгуру разрисовал сначала голову собаки, потом шею, и брюхо, и грудь, и хвост, и четыре лапы.

— Гляди! — сказал кенгуру. — Я раскрасил тебя. Разрисовал всё как полагается. Ты получился совсем как собака.
— Ты хорошо разрисовал, — похвалил его пёс. — Ты разрисовал меня совсем как собаку.
— А теперь ты разрисуй меня, — попросил кенгуру.
— Ладно, — согласился пёс. — Ложись.
— Ты меня кое-как не рисуй, — сказал кенгуру.
— А ты ляг, — сказал пёс. — И я разрисую тебя так, что ты станешь кенгуру и поскачешь во всю прыть — хоп-хоп-хоп!

Пёс разрисовал голову кенгуру, потом две передние лапы, потом брюхо, и хвост, и задние лапы.

— Вот ты и готов, — сказал пёс. — Я тебя хорошо раскрасил. Я нарисовал всё, что надо.
— Если ты всё нарисовал, я должен стать кенгуру, — сказал кенгуру.
— Я всё, всё нарисовал, — подтверди; пёс.
— Ну-ка попробуй залаять по-собачьи, — сказал кенгуру.
— Ладно, — согласился пёс и залаял.
— А теперь догони меня, — сказал кенгуру. — Пробежимся немного.
— Беги вперёд, — сказал пёс, — а я побегу за тобой.

И вот они уже были не люди; они стали собакой и кенгуру. Кенгуру поскакал вперед, а пёс погнался за ним. Они пробежали по долине, перескочили через ручей и взобрались по склону холма, а пёс все время лаял.

Потом они остановились отдохнуть.

— Как же мы назовем то место, где мы разрисовали друг друга? — спросил пёс.
— Даже не придумаю, как бы нам назвать это место, — признался кенгуру.
— Назовем его Барл-барл, — решил пёс.
— А теперь бежим дальше, — сказал кенгуру.
— Ладно, — ответил пёс. — Беги вперёд, а я залаю.

Долго они бежали. Перебрались ещё через одну речку и очутились у подножия большой горы.

— Вот хорошее место, — сказал пёс. — Давай взберёмся на эту скалу.
— Давай, — согласился кенгуру. — Укуси меня за хвост, и я прыгну на самую вершину.

Когда пёс тоже взобрался на скалу, он спросил:

— А как мы назовём это место?
— Назовём его Нумилукари и Бинаминками, — предложил кенгуру.
— Ладно, — сказал пёс. — Теперь мы будем тут жить.

Там они и жили, и пёс лаял с утра до вечера.

                                                                                                                                              СОБАКА И КЕНГУРУ
                                                                                                                                          Австралийская сказка
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) собрали свои копья и воммеры - Вумера или воммера, или ваммера, или амера, или пуртанджи — приспособление для метания копья австралийских аборигенов.

ГОСТом по задворкам ))

На задворках Вселенной,
Вдали от жизни повседневной.
Магазинчик есть известный
Товар лежит там интересный.

Светло в больших окошках,
Спешат люди по дорожках.
Любопытных много рядом,
Смотрят удивлённым взглядом.

А хозяин в нём достойный,
Разложил товар пристойный.
Есть на всякий вкус вещицы,
Есть товар из заграницы.

В аккуратных упаковках
Счастье и успех на полках.
Спрятана любовь в обёртке,
И здоровье, жизнь в достатке.

                                               Магазинчик (Отрывок)
                                              Автор: Ирина Грипич

Она называет меня продавцом времени. Хотя я всего лишь продаю часы через интернет. Придумываю красивые легенды устаревшим моделям и пытаюсь найти покупателя через социальные сети. Людям нравятся истории, но не нравятся часы. Дела мои идут неважно в последнее время. В последние тридцать лет.

— Ты меня вспоминаешь хоть иногда?
— Нет.
— Мог бы и соврать...
— Я и соврал.

Она уехала в далёкую Австралию. Здесь ей было тяжело дышать, как она говорила. Я установил новый кондиционер, но она всё равно уехала.

— Ты же обещала быть со мной всегда.
— А Гитлер обещал не трогать Чехословакию.

Теперь она увлекается сёрфингом и сложными мужчинами. Волны ей поддаются, мужчины не очень. По воскресениям она звонит по скайпу и делится перипетиями своей новой жизни.

— На день дурака я решила подшутить над Джоном и пририсовала полоску на тесте для беременности. Он догадался и, пририсовав ещё одну, спросил, что означают три полоски. Я так перепугалась!

Cлушаю её, почти не перебивая. Любуюсь ею и пью.

Однажды она рассказала мне про один приём в сёрфе — «эскимо ролл»: иногда приходится переворачиваться вместе с доской, чтобы оказаться под ней и таким образом проплыть под волной, если та идёт навстречу и очень большая.

Её мужчины — волны, которых она боится, но так влекут. Я же — словно доска, под которой она прячется от некоторых из них. А хочу быть волной. Вам не нужны часы, кстати?
                                                                                                                                                                                                Продавец времени
                                                                                                                                                                                        Автор: София Лагерфельд